представительница Центра, туго перевязала свою рану и надела на себя маску оперативного друга и старшего товарища. А бедная Тина на каждой встрече буквально истекала кровью и в своём отчаянии нарушала все писаные и неписаные правила оперативной работы. И Марта со страхом ждала неприятностей. Если плачущая женщина ещё хоть как-то естественно смотрится на мужской груди, то на женской это вызывает повышенное внимание и подозрение. Во всяком случае, так тогда казалось Эльвире Харитоновне.
…«Стелла» уже была на явке, когда Марта подъехала к месту встречи. Агентесса, как затравленный зверь, туда-сюда ходила на автобусной остановке, пропуская один автобус за другим, а она наблюдала за ней из окна магазина напротив и решала один и тот же вопрос: стоит ли вступать в контакт с человеком, находившимся в таком возбуждённом состоянии.
Вначале «Стелла» даже не поняла, что к ней обратились с паролем.
— Что? Вы что-то сказали? — неуверенно спросила она «Марту».
— Вам не кажется, что здание страхового общества «Куранты» плохо гармонирует с окружением? — переспросила Марта.
«Стелла» какое-то время недоумённо смотрела на незнакомую женщину, потом по её лицу пробежала искра просветления, и она, запинаясь, произнесла, отзыв:
— Да, на его месте нужно было построить стелу.
Они прошли в ближайший сквер, присели на свободную скамейку, и первый вопрос «Стеллы» был:
— Что с Алёшей? Где он? Почему он уехал без всякого предупреждения?
— Успокойтесь, милочка, — ответила она как можно спокойней и безразличней. — С ним всё в порядке. Его отозвали в Москву по семейным обстоятельствам. Такое часто бывает в нашей работе. Он просил передать вам привет и наилучшие пожелания. Он очень надеялся, что наше сотрудничество успешно продолжится в будущем.
— Да, да, наше сотрудничество… Имеет ли оно теперь смысл? Скажите, а не могли бы вы помочь мне выехать в Россию и встретиться с ним. Понимаете, я ни на что не претендую. Мне известно, что у него жена, ребёнок, но я просто хотела ещё раз… в последний раз… встретиться и поговорить с ним.
— Зачем? Ведь это только доставит вам обоим неприятности и боль. Поверьте, я как женщина, не советую делать вам этого.
— А у вас и женщины работают? — спросила «Стелла».
— Конечно, у нас в России давно равноправие, — снисходительно улыбнулась «Марта».
— Да, да, равноправие… Вы знаете, вероятно, это даже лучше, что мой руководитель теперь вы, женщина. Не знаю, я бы, вероятно, не перенесла, если бы на месте Алёши оказался другой мужчина.
«Стелла» задумалась, и «Марте» пришлось наводящим вопросом возвращать её к «оперативным баранам».
Так или примерно так проходили все последующие её встречи с агентессой. Она была рассеяна и лишена всякой инициативы, что касалось делового сотрудничества, чрезвычайно навязчивой, что касалось планов выехать в Россию на свидание с Фаустом, и чрезвычайно ранимой в ситуациях, когда нужно было восстанавливать дисциплину и принципы конспирации. Марте никак не хотелось терять агента в самом начале работы, и она делала всё возможное, чтобы удержать «Стеллу» в орбите службы. Это удавалось ей плохо, но какое-то время удержаться на плаву ей удавалось. Кажется, она была нужна «Стелле» как единственный близкий человек в этом мире.
«Милый Алёша! Любимый мой!
Я пишу и не уверена, что моё письмо попадёт к тебе в руки. Но я не могу не писать. Я хоть поплачусь о своём горе этому листку бумаги, и мне немного станет легче.
Алёша, с тех пор как ты уехал, у меня всё стало плохо. Плохо дома с мужем, потому что мне надоело лгать. Плохо с мамой, которая тяжело заболела. Плохо с работой, хотя твоя замена меня постоянно хвалит. Конечно, если бы ты был со мной, любимый, я совсем иначе смотрела бы на вещи и нашла бы силы для того, чтобы преодолеть все трудности. Но тебя нет, и что больше всего меня убивает, так это сознание того, что мы никогда больше в этой жизни не увидимся.
Тогда жить мне больше незачем.
Единственное, что меня удерживает в этом мире, так это тонкая ниточка, которая хоть косвенно связывает нас. Я помогаю вам только ради тебя. Работаю как автомат, и, надеюсь, там, в Москве ты сможешь как-то оценить мои труды. Я постоянно твержу себе, что должна быть смелой и сильной, чтобы выдержать всё это, но сил становится всё меньше.
Я люблю тебя и живу воспоминаниями того времени, когда мы были вместе.
Попросила Марту организовать мне поездку в Москву, но в ответ получила известие, что тебя там нет. Не знаю, мне почему-то кажется, что мне солгали. Я чувствую, что ты там, у себя дома. От сознания своей беспомощности, от чёрной безысходности опускаются руки.
Зачем ты уехал, не попрощавшись?
Алёша, приезжай. Пожалуйста.
Твоя Тина.»
Он положил на стол листок бумаги, переписанный чьим-то незнакомым мужским почерком и, ничего не видя перед собой из-за застилавшей глаза влаги, нащупал рукой стул. За окном шумел город, спрятавшийся от него за семизначными номерами телефонов, за кодовыми комбинациями подъездов и немыми проёмами окон и дверей. И никто из десяти с лишним миллионов людей, его населявших, не мог прийти на помощь.
…Перед глазами живо встаёт их последнее свидание в копенгагенской гостинице.
Он выходит из ванной и видит смятую постель, похожую на догорающий костёр в свете ночной лампы с оранжевым абажуром. На огромной кровати её худенькое тело кажется совсем детским. И спит она совсем по-детски, подтянув к животу колени и подложив под голову обе ладони. Он поправляет на ней сбившееся одеяло, подходит к окну и раздвигает тяжёлые портьеры. В лицо ударяют первые лучи солнца — пора собираться.
Он подходит к кровати и осторожно трогает её за плечо:
— Тина! Вставай! Мне пора.
Но она не слышит его и продолжает безмятежно спать. Её свежее дыхание еле заметно, бледное лицо сосредоточено, красивый лоб прорезала случайная морщинка, а обескровленные губы плотно сжаты, словно она споткнулась на экзамене на каком-то каверзном вопросе. Живыми были лишь её светлые волосы, разметавшиеся по подушке.
Что делать? Будить её было жалко. Всю ночь они не спали. Сначала занимались любовью — исступлённо, страстно и обречённо, словно в последний раз (впрочем, он догадывался, что это может стать их последним свиданием, но ей, естественно, ничего об этом не сказал); потом долго говорили, но не о делах, а о себе: о том, как встретились, как и когда полюбили друг друга, что чувствовали при этом, о предстоящей разлуке и о том, когда встретятся вновь. О работе же они побеседовали накануне, и там всё было ясно.
Он делает ещё одну робкую и тщетную попытку разбудить её, а потом сбрасывает с себя халат и
